Хроника новостей

фото: Алексей Меринов

Но в Латинской Америке женщинам есть от чего прийти в бешенство. По статистике, в той же Аргентине каждые 25 часов одна женщина становится жертвой насильника или убийцы.

Меж тем, читая об этом, я думаю вот о чем: каково положение женщин у нас в стране? Какова их роль сегодня?

Мы ведь привыкли использовать оскоминное словосочетание «слабый пол». Но на самом деле он давно перестал быть слабым. Да и был ли? История и правда знает немало жутких случаев притеснения женщин. Однако были и обратные примеры: от амазонок до садисток в гестапо и ЧК. Мужчины привыкли умирать на войне, но самую ярую агрессию там всегда проявляли женщины. У войны женское лицо — лицо богини Кали.

В то же время было гораздо больше тех, кто являл собой иной идеал — Богоматери. В таких неизменно присутствовали исконно женские черты: милосердие, нежность, забота. Не случайно раненые в госпиталях стали выздоравливать быстрее, когда там появились медсестры.

Однако в определенный момент эти женские качества ушли. И на смену сестрам милосердия пришли волчицы. Мир с его химическим оружием, извращенной порнографией и атомизацией общества получил другое женское лицо — лицо валькирии.

Еще недавно в 500 западных городах прошли митинги против избрания Дональда Трампа 45-м президентом США. «Марш вагин» — так это назвали. И тогда женщины — а большую часть протестующих составили именно они — выступили не столько против лично Дональда Трампа, сколько против олицетворяемых им качеств: грубости, шовинизма, напора, самоуверенности, гипертрофированного либидо — всего того, что свойственно архитипично мужскому, отчасти карикатурному даже. Это был бунт против первобытно-мужского, встроенного в современный контекст. Мужчина-охотник, мужчина-самец, мужчина-шовинист — назовите это архаичное, неотесанное как угодно.

Женщины почувствовали, что их время прошло. И не случайно они назвали это «революцией любви», но любви, сведенной лишь к одной составляющей — плотской. Плотской в широком смысле.

Ведь у любви есть и другая проекция — говоря старомодно, более возвышенная, неизменно ассоциирующаяся с жертвой. Собственно, подлинная женская любовь — это способность совершить жертву: и во имя мужчины, и прежде всего во имя ребенка.

Мутация же, произошедшая с женщинами, лучше всего иллюстрируется их отношением к детям, отношениями с детьми. Все чаще они принимают крайние формы, вроде child-free, когда ребенок представляется в лучшем случае бесполезным атавизмом, но и на бытовом уровне претерпевают серьезные изменения. Современные женщины больше не в силах управляться со своими детьми. Они не знают, как кормить, как пеленать, как воспитывать, как любить, наконец.

Столь долго нам вдалбливали, что ребенок — препятствие на пути к личному успеху, обуза, что в результате он и стал таковым. Посмотрите на отношения современных женщин и их детей: в них прежде всего равнодушие. На тебе платьице, на тебе игрушку, на тебе гаджет — только не беспокой. А если ребенок посмел беспокоить, то реакцией становится раздражение. «Да заткнись ты наконец!» — припечатывает современная мамаша орущее чадо.

Тогда почему рожают все больше? Ответ прост: ребенок воспринимается современной женщиной как красивый аксессуар. Вроде кабриолета или собачки. Часто они и общаются с детьми, как с пекинесами. Смотрите, какой миленький! Новая жизнь, навязанная селебрити, разлинована как тетрадь: до тридцати делай карьеру, после — рожай.

А дальше начинается самое трудное. Женщина оказывается неготовой к материнству. Она ищет помощи у мужа, свекрови, матери, не понимая, что никто не заменит ее для ребенка. И он не просто красивый аксессуар, предмет для выкладывания в Instagram, а самое затратное, долгое и непростое путешествие на свете. За женщину его никто не пройдет.

Отто Вейнингер в своей полугениальной-полубезумной книге «Пол и характер» делил женщин на проституток и матерей. При всей грубости данного сравнения и неоднозначности самого автора в этом тезисе есть свое рацио.

Мать — та, кто живет ради. Это константа, постоянство, четкое понимание главных ценностей своей жизни. Проститутка же переменчива, ею управляет выгода, то самое плотское, потребительское.

Мы живем во времена проституток — тех, кто низвел мужчину до состояния обслуживающего персонала. Будь он трижды богат и знаменит, но он все равно не более чем приложение, скачанное из супермаркета жизни. Он слаб и подавлен, он неспособен на поступки, он труслив, наконец. Время патриархов, тех, кто способен защитить свой род, ушло. Для бытия мужчиной мало отрастить бороду и накачать мышцы — тут важен дух. Современный же мужчина женоподобен. Нытье и самолюбование — больше он мало на что способен. Самки богомолов подчинили мужчин.

Лучше всего это видно в контексте секса, ставшего чем-то вроде религии сначала на Западе, а после — в еще более гротескных формах — и у нас. Мужчина вынужден смирить свое либидо, иначе он наткнется на обвинения в домогательствах и шовинизме. Он должен врать и фальшивить. Ну или — другая крайность — превратиться в кого-то вроде Патрика Бэйтмена из «Американского психопата».

Это притом что секс сегодня как никогда доступен, выпячен в обществе, точно грыжа. Голые и полуголые девицы повсюду: они наседают ягодицами на сначала мальчика, а после мужчину, если, конечно, повезет стать таковым. Это по закону компенсации приводит к эффекту, как в песне Гребенщикова: «На каждой странице — обнаженная Маха. Я начинаю напоминать себе монаха: нет искушений, которым я хотел бы поддаться».

И правда, современному мужчине надо, как наркоману, все больше новых тяжелых искушений; атрофируясь, он подчиняется им. Превращается в раба на фабрике секса. В порно — этой настольной книге современного общества — кто знает мужчин-актеров? Все помнят только актрис. У женщин давно тестостерона больше, чем у мужчин.

В России одно время в критические моменты это играло в плюс. Женщины тащили на себе основной груз: клали шпалы, воспитывали детей, работали на фабриках. Но это время прошло: мир сексуального потребления, вольных нравов и товарно-денежных отношений, мир розовых очков и розовых шапок вознес, будто в древнем культе, женщину-богиню — изголодавшуюся, алчную — на пьедестал.

Материнский инстинкт — «защитить ребенка любой ценой» — мутировал в инстинкт проститутки: «насытить себя любой ценой». Внешность — востребованный товар, женские инстинкты — эффективные методы продажи. Но это не просто торговля собой, свойственная всем временам, а красивая и вместе с тем агрессивная торговля, подающаяся как единственно верный способ жизни; а вот путь иной — путь матери, — наоборот, подвергается осмеиванию и поруганию. Он не только старомоден, но и скучен.

В России мы ощущаем это на всех уровнях. У нас стало напрягающе много сексуальных женщин, при этом утративших свою индивидуальность, превратившихся в электроовец, мечтающих о западных андроидах. Те же лекала, те же установки, что и на Западе, переданные через СМИ и социальные сети, но при этом патологическое иждивенчество, толкающее на непрерывный поиск того, кто обеспечит красивую жизнь.

Россия устами лучших людей сформулировала для себя особый путь. И мы не раз спасали мир от тотального зла, спасали ценой многих жизней — речь не только о войнах, но и о повседневном подвиге. Оттого и Блок, и Бердяев, и Мандельштам писали, что Россия — девушка, хранящая чистоту, преемственность, дающая новую жизнь и готовая жертвовать собой с подлинно материнским смирением. Однако, как и у любой женщины, эта смиренность легко может стать податливостью, через которую развратить так просто.

Давая миру своими нефтяными и газовыми скважинами, лесами и водоемами, пользуясь не приобретенным, не нажитым, но подаренным природой (или Богом, кому как больше нравится), Россия все больше торгует собой, не думая о своих детях, обогащаясь, но не отдавая им. Своенравная позиция с постоянным подчеркиванием своей исключительности, не подтвержденной нынешними поступками, лишена индивидуальности; мы все больше — от СМИ до внешнего вида — превращаемся в пародию на то, что постоянно критикуем.

У России сегодня не женское лицо. Не женское в его первозданном виде. России-матери все меньше, как и истинных матерей в самой России. Тех, на ком во все времена у нас многое и держалось.